Мальчик вспомнил свой уютный дом с длинным скрипучим коридором и большими комнатами, веселую собаку Жужу, прыгающую во дворе, и кошку Мурку, спящую на подоконнике; доброго старого Петрушу, вечно ворчащего на него.
Он вспомнил очень занятого папу, который все-таки находил время, чтобы поиграть с ним или рассказать что-нибудь веселое. Вспомнил маму, такую родную и уютную, которую так радостно обнимать и прижиматься к ее груди, и вдыхать ее запах, и нежиться в ее убаюкивающем тепле.
И ему стало так невыносимо одиноко!
Волна глубокого раскаяния захлестнула Николку. Он запоздало понял, как он мало дорожил всем этим, каким равнодушным был. Как легкомысленно отмахивался от любящих рук, отворачивался от любящих глаз. Каким он был недобрым, неблагодарным, как упивался только собой, любил только себя и старался только для себя.
И тогда в груди Николки как будто открылась потаенная дверка, и оттуда хлынуло что-то живое, затопило его всего изнутри, подкатило к горлу, к трясущимся губам, и слезы обильным светлым дождем брызнули из его глаз.
Николка заплакал так, как умеют плакать только дети, – горестно и неудержимо. Он не увидел, как отшатнулся от него господин механик и как потом побежал прочь. Не увидел, как от его слез мгновенно проржавел и рухнул вниз стальной пол, открыв под собой работающие рычаги и поршни, и те тоже моментально потемнели и развалились. Не видел, как ржавчина бурым потоком выползла через пролом в сад, превращая весь металл в труху и коричневую пыль.
Какую несокрушимую силу имеют слезы искреннего раскаяния! Силу, против которой бессильны чары бездушного неживого мира.
Потом из дыр в полу повалили клубы дыма и вырвались языки пламени, наверное, загорелось машинное масло. Но Николка не видел этого. Перед глазами его все поплыло, и он потерял сознание.
